…1971 г. Подходило к концу наше обучение в институте. Заканчивалось то прекрасное время, когда ты уже ощущал себя взрослым, самостоятельным человеком, но еще не взвалил на себя груз ответственности за выполнение производственных планов, за благополучие семьи, и потому наслаждался этой, данной судьбой, возможностью свободной и почти беззаботной жизни. Лекции и экзамены были не в счет. Мы все хорошо учились и не обременяли себя нудной зубрежкой, схватывая большинство предметов налету. Подумаешь, 2-3 бессонные ночи перед экзаменом, когда ты встречаешь рассвет за чтением подзабытых лекций и учебников, и просыпающиеся птицы с удивлением заглядывают в освещенное окно общежития, забыв начать свою первую трель. Зато, какая легкость появлялась после экзамена, когда ты выходил из аудитории с зачеткой, потяжелевшей еще на одну хорошую оценку, под аккомпанемент формул и определений, с шуршанием покидающих плотно набитую ими голову.
Но одна проблема все же не давала покоя, вызывая волнение и беспокойство. Это было РАСПРЕДЕЛЕНИЕ на работу после защиты дипломного проекта. Вариантов распределения было три. Распределение по заявкам заводов и институтов, ежегодно поступающих в наш институт, персональный вызов новоиспеченного специалиста на предприятие, которое он мог получить, самостоятельно договорившись с администрацией и, служба в армии.
Заявок хватало на всех – в те времена система обеспечения кадрами народного хозяйства была отлажена хорошо, но, конечно, не все они были равноценны. От Москвы и Подмосковья набиралось всего несколько заявок, потом шли Орел, Дятьково и другие города. Мне в этом смысле совершенно не повезло. На специальном сборе на военной кафедре после экзамена, по результатам которого нам присвоили звание инженера-лейтенанта войск ПВО, попросили выйти из строя первых 10 студентов по списку. Всем вышедшим из строя студентам объявили об их наборе в армию. Моя фамилия в списке была третьей…
Нельзя сказать, что я так уж сильно расстроился от такого жребия. В те времена служба в армии была естественным явлением, половина вчерашних школьников и студентов надевала военную форму, искренне веря, что выполняет свой долг перед воспитавшей их Родиной. Но у меня в запасе была одна идея, которую я вынашивал уже несколько месяцев.
К тому времени я уже имел достаточно приличный опыт в голографии (см. заметку по этой теме в этом разделе). Было освоено несколько схем записи голограмм, прочитаны доклады на студенческих конференциях, меня подключили к исследованиям аспиранта с кафедры физики для регистрации поверхностных волн на воде, как модели волн на поверхности твердого тела – тогда еще только зарождающегося важного направления в экспериментальной физике. Притащили импульсный рубиновый лазер «Раздан-2», собрали схему записи голограмм. Несколько месяцев работы ничего не принесли, кроме жуткого взрыва одного из конденсаторов блока накачки. Сейчас-то уже понятна причина этих неудач – у лазера была ничтожная когерентность.
И, вот, на фоне моего увлечения, перераставшего просто в любовь к голографии, мне пришла мысль, сначала мимолетно, потом, окрепнув и прочно завладев сознанием – попытаться устроиться на работу в голографическую лабораторию. Меня особо не интересовала ни Москва, ни Подмосковье, мне просто хотелось заниматься голографией. И я смог бы убить двух зайцев – с вызовом в руках меня освобождали от службы в армии.
Такую лабораторию я знал только одну – лабораторию Денисюка в ГОИ, в Ленинграде.
- my first hologram_1969.jpg (60.3 KiB) Viewed 10710 times
Амплитудные голограммы записывались на бытовую фотопленку «Фото-32» с разрешением 110 лин/мм. Для получения совместимой интерференционной картины пришлось приблизить объект (сопротивление МЛТ, 2 Вт) на 2 мм к расходящемуся опорному пучку.
И вот, наивный, провинциальный студент, не имеющий серьезного жизненного опыта, но с огромным желанием заняться голографией едет в Ленинград, к Денисюку. Сначала «Березкой» до Москвы, потом, погуляв день по столице, вечерним поездом до Ленинграда. О чем он думал под стук колес скорого поезда? Какие мысли пролетали в его голове синхронно с угасающими пейзажами за окном поезда? Наверное, он уже мечтал, как займется голографией в этой самой известной лаборатории в стране. Наверное, он верил в удачу, как верят в нее все молодые люди этого возраста.
Ленинград встречает студента теплым, солнечным утром. Он впервые в Ленинграде, все привлекает его в этом удивительном городе, суета на вокзале, привокзальная площадь с выходом на Невский проспект. Студент подходит к ближайшей к вокзалу Справочной по городу. За 2 копейки заказывает адрес Государственного Оптического Института. Пожилая тетя листает страницы адресных книг. - Нет такого предприятия.- Как нет?!- Нет, в адресных книгах его нет.
Возможно ошибка. Студент кидается к другой Справочной. Результат тот же – предприятия ГОИ в Ленинграде нет!
Отчаяние охватывает студента. Темнеет небо, как при затмении, яркое солнце из редких просветов в тяжелых облаках, как из лазеек, вырывается наружу и редкими пятнами мечется по Невскому проспекту. Резкий ветер подул с Балтики и, сразу поседевшая Нева ощетинилась свинцовыми волнами, над которыми с тревожными криками заметались чайки. Сами собой развелись мосты, разъединяя людей и их судьбы. Резкие порывы ветра сбили белую пену с гребней, заполнив воздух водяным маревом, за которым скрылась стрелка Васильевского острова, скрылся, исчез и сам остров, на одной из Линий которого, начертанных Петром, остался, недосягаемый и навсегда уже недоступный студенту, Оптический Институт.
Некому помочь студенту в этом огромном городе, он одинок, как в пустыне. И не знал он и предположить не мог, что ГОИ всегда был закрытым, оборонным предприятием, и информация о его местонахождении не доводилась до общедоступных справочных.
Что оставалось делать бедному студенту? Пробродил он по Невскому проспекту, купил в Гостином Дворе популярнейший фотоувеличитель «Ленинград-2» и широкоформатный фотоаппарат «Любитель» и вернулся в Рязань. Вернулся разбитым и в конец расстроенным. И через год загремел в армию.
Войска ПВО были в то время на хорошем счету, особенно после того, как ракетой сбили американский самолет разведчик, которого не смогла достать наша авиация. Насыщенность сложной электронной техникой, боевая оснащенность и постановка боевых задач не могли не вызывать уважения у других родов войск.
Меня определили на службу в часть, стоящую недалеко от маленького украинского городка, в 20 км от Львова. Определили на станцию дальнего радиолокационного обнаружения при командном пункте, хотя изучали мы на кафедре как раз тот ракетный комплекс, который сбил Пауэрса. Но приказы в армии не обсуждаются, пришлось брать описания в секретном отделе и изучать станцию с нуля. Два дальномера, два высотомера, стоящие на искусственных горках, несколько кабин управления и дизель-генераторов в ангарах, зарытых в землю. Вот тут-то мне и пригодились и знания, полученные на военной кафедре и некоторые дисциплины учебного курса (СВЧ приборы) и собственный опыт радиолюбительства. Берешь какую-нибудь папку, раскладываешь схему прохождения сигнала по всем шкафам и кабинам длиной пару метров и бегаешь с этой схемой по реальной кабине, проверяя реальные блоки, разъемы, кабели, Уже через пару месяцев я достаточно сносно освоил станцию и меня допустили до дежурства по станции. Вообще, двухгодичников ставили на дежурство очень часто, особенно по выходным и, тем более, по праздникам - кадровые офицеры имели здесь неоспоримые преимущества. Нас же это обстоятельство особо не тяготило. Поэтому наша небольшая и дружная компания двухгодичников, жившая в офицерском общежитии, расположенном рядом с казармой, всегда отмечала любой праздник за день до его наступления.
- in army.jpg (88.28 KiB) Viewed 10710 times
Моя жизнь постепенно втягивалась в несколько однообразную армейскую колею. Утренние разводы, рабочие включения станции, регламентные работы, устранение неисправностей и прочие немудреные события сильно встряхивали только учебные тревоги.
И вот ты один, на дежурстве, в кабине управления дальномерами, ерзаешь на неудобном командирском стульчике, рядом с телефонами связи, пытаешься закутаться в шинель и согреться холодной январской ночью. Можно, конечно, включить мощный калорифер, который за минуту нагреет всю кабину так, что хоть мундир с сапогами снимай, но для этого надо будить солдатиков-дизелистов, которые вместе с высотомерщиками крепко спят прямо в кабине управления дизелями на расстеленных на холодном полу бушлатах, и запускать мощный дизель-генератор. Но не хочется мне ни будить ребятишек, ни запускать лишний раз дизель. Да и время уже перевалило за 3 часа ночи, потерплю. И вдруг, как гром среди ясного неба, как вой жуткого чудовища, прямо за моей спиной загудела, завыла мощная сирена боевой тревоги. И не успела она и на половину достичь своей максимальной мощности, как зачихало, затарахтело и равномерно загудело в соседнем ангаре. Это сержант Балабай, опытный дизелист, мгновенно запустил первый дизель.
20 сек. тревоги. На кабину подано напряжение. Пролетаю по кабине, по очереди включаю питание все шкафов. Зашумели, завыли вентиляторы системы охлаждения. Еще полминуты назад, темная и холодная кабина ожила. Загорелись многочисленные лампочки на шкафах и блоках, дрогнули и отклонились стрелки встроенных измерительных приборов, появилась развертка на индикаторе кругового обзора. Кидаю взгляд на индикатор – вижу устойчивую цепочку Карпат и цели, разбросанный по всему экрану. Значит, дальномеры уже раскрутились и вошли в синхронизм с круговой разверткой.
120 сек. тревоги. В два прыжка перебегаю в кабину управления высотомерами. Склонились солдатики над индикаторами, выдают первые высотные координаты целей своим партнерам на другом конце длинного кабеля на командном пункте. Вижу, что все здесь в порядке, возвращаюсь в свою кабину, проверяю систему СПЦ (селекция подвижных целей), сложную и капризную систему. Работает.
180 сек. тревоги. Микрофон в руки, докладываю дежурному офицеру на командный пункт:
- Товарищ подполковник, станция дальнего обнаружения боеготова,
- Молодец, Серега, так держать.
Опытный и добродушный подполковник, которого не выведешь из себя такими пустяками, как учебная тревога, и так видит на своем выносном индикаторе, что станция работает в штатном режиме. Уже более спокойно проверяю главные системы станции, еще раз забегаю к высотомерщикам, проверяю качество сигналов на индикаторах.
20 мин. тревоги. Прибыл весь солдатский состав станции из казармы. Дежурный расчет смог расслабиться. Уже работают оба дизеля, оба высотомера, оба дальномера, все заняли свои рабочие места.
30 мин. тревоги. Слышу гул автомобильных моторов наверху, у входа в ангары. Это приехали офицеры из военного городка. Все с чемоданчиками, всегда снаряженными не случай тревоги и лежащие наготове где-нибудь под кроватью. А в чемоданчиках – полотенце, мыло, бритвенный прибор и еще куча мелочи для проведения на станции нескольких дней учебной тревоги. Начальник станции, строгий майор сразу, без моего доклада, садиться за свой индикатор. Молчит, значит, все в порядке. Старший лейтенант занялся своим высотомером, капитан пошел к дизелистам, прапорщик – в кабину управления высотомерами. Все на своих местах. И гудят мощно и монотонно дизели и вращаются дальномеры на своих горках, пробивая пространство на многие сотни километров и качаются высотомеры, выслеживая цели на всех высотах. Вся станция с солдатами и офицерами, с кабинами и антеннами, превратилась в единый сложный организм работающий четко и слаженно.
Замечаю ослабление сигнала от целей на моем дальномере. Усиление на максимум – не помогает. Значит, что-то расстроилось в самой кабине дальномера. Выбегаю из кабины управления, наверх из подземного ангара, дыхание перехватывает от ядреного морозного воздуха. Еще не набрал силы зимний рассвет и наши дальномеры и высотомеры, размытые в густой и холодной воздушной синеве, как невиданные, фантастические существа крутятся и качаются на высоких горках. Поздно вспоминаю об оставленной фуражке, но нет времени вернуться назад, бегу на горку, к надрывно гудящему и вращающемуся дальномеру с огромными лопухами-антеннами, вырубаю тумблер вращения, установленный на середине ската, подбегаю к кабине и запрыгиваю на нее, еще не успевшей остановиться из-за огромной инерции вращения. Протискиваюсь в тесное пространство кабины, плотно набитое различными блоками и системами. Включаю осциллограф, проверяю самый важный параметр – спектр излучения магнетрона. Так и есть – спектр сбился, вместо симметричного «колокола», по экрану гуляют рваные ошметки. Кручу настройки волновода, кое-как подправляю спектр. Надо заменить магнетрон при ближайших регламентных работах.
Вываливаюсь из кабины, закрываю голову рукой, как будто ей можно защититься от мощного излучения от антенн, скатываюсь с горки, не забыв включить тумблер вращения дальномера, влетаю в кабину управления. Цели стали заметно ярче, значит, дальномер боеготовности не потерял.
Перехожу на фотоконтроль – специальный индикатор кругового обзора в кабине высотомеров с закрепленной над ним фотокамерой, снимающей воздушную обстановку. С полгода назад было ЧП – специальная проверка работы фотоконтроля выявила его низкую эффективность – в штатном режиме на каждом кадре пленки снимался один оборот развертки индикатора и метки самолетов, мелкие и неяркие, очень плохо выделялись на фоне импульсных помех и помех от отражений от земли. Мы тогда, пропотев несколько часов, еле-еле отрисовали траектории нескольких самолетов. Мне тогда пришла в голову простая мысль – фотографировать не один, а сразу несколько оборотов развертки индикатора. Тогда помехи так и останутся точечными, а метки целей вытянутся в короткие отрезки-траектории и их будет легко выделить и соединить в общую траекторию.
Нарисовал принципиальную схему для снижения частоты фотосъемки на нескольких ламповых триггерах, но в техническом отделе развели руками – радиодеталей там не было, дали на разборку какой-то электромеханический узел неизвестного происхождения. Покопавшись неделю с этим узлом, я смог-таки настроить его и подключить к фотокамере так, чтобы она перематывала пленку один раз за пять оборотов развертки. На каждом кадре цели отображались в виде цепочки из нескольких меток. Отличить их от помех было очень легко. Подобрать режимы проявления пленки с учетом ее многократной передержки (съемка пяти оборотов развертки вместо одного) было для меня сущим пустяком – убавил яркость развертки индикатора и разбавил стандартный проявитель в несколько раз – и все дела. В ближайшую учебную тревогу я опробовал свой творение. Мой начальник – грозный майор, топорщил усы и постоянно закладывал руки за спину, что красноречиво говорило – сорвешь фотоконтроль – сам и будешь отвечать перед генералами. Для оперативной обработки фотопленки мне – неслыханное дело - выделили даже пол-литра спирта. И вот я вставляю высушенную пленку в фотоувеличитель и карандашом на бумаге рисую траектории самолетов. За спиной сопит майор, но сопит как-то уже не очень страшно. Через полчаса данные фотоконтроля поступили на КП – все прошло как по маслу – отснятые траектории целей совпали с заданными. А я получил устную благодарность от начальника станции и 10 руб. за рацпредложение.
…Через несколько часов с КП поступил отбой учебной тревоги. Остановились дальномеры, затихли дизели, офицеры ушли на командный пункт для «разбора полетов», я остался с прапорщиком на станции, продолжая дежурство. Ни на минуту, ни секунду станция не должна оставаться без дежурного расчета, без возможности оперативного включения станции в любое время дня и ночи.
После дежурства полагались сутки отдыха. Проводили его по-разному. Я же, переодевшись в штатское, ездил во Львов. После провинциальной Рязани Львов был без преувеличения, ЗАПАДНЫМ городом. Костелы, ратуши, старинные замки, скульптуры на площадях, брусчатка улиц, и необъяснимый, западный дух этого города изумлял и притягивал одновременно. Я не мог понять его внутренней жизни, она ускользала от моего сознания, загроможденного иными проблемами. И, погуляв по Львову, послушав орган в костеле Святой Магдалины, пофотографировав в Стрыйском парке, или поднявшись на высокую гору в центре города с телебашней на верхушке, я нехотя возвращался в свой военный городок из этого нереального мира, мира, созданного своим воображением.
- Lvov town.jpg (148.43 KiB) Viewed 10710 times
И все было хорошо и уже привычно, но как бы спокойно и размеренно не текла наша армейская жизнь, где-то глубоко внутри, зажатый повседневными заботами, а, иногда и сознательно загнанный в дальний угол, бился и метался горячий комочек НАДЕЖДЫ.